Родословная Разгильдеевых

Как в недавних-то годах,

На Карийских промыслах

   Царствовал Иван.

Не Васильевич царь грозный;

Инженер был это горный,

    Разгильдеев сын.

В наказанье сего края

Его бросили с Алтая

    Видно за грехи.

Он с начального вступленья

Генералу донесенье

    Сделал от себя:

"Кара-речка так богата,

В один год пудов сто злата

    Я берусь намыть".

Им представлена и смета,

И с весны того же лета

    Начался покат.

Со всех рудников, заводов,

На турецких, как походах,

    Партиями шли.

Из Петровского завода

Пришло разного народа

    Сот пять человек.

С Кутамары, с Акатуя,

Лишь беду эту почуя,

    Много разбеглось.

С Алгачей, Клички, Дучару

Пили ту же горьку чару,

    И шли на Кару.

С Благодатского и Горной

Власти был народ покорный,

    Плакали, но шли.

Опустел завод Нерчинский

И промысел Култуминский,

    Народ весь на Каре.

Завод Шилкинский народом,

Под Шилкинским небосводом,

    Беспардонным слыл.

А лишь только услыхали,

Что вКару их назначали,

    То поджали хвост.

Как зовут их "ухорезы",

Перестали видеть грезы,

    Как бывало в старь.

Лишь вода в Каре открылась,

тысяч пять зашевилилось

    Рабочих людей.

Разгильдеев всех ласкает,

Всем награду обещает,

    Кто будет служить.

Намекнул, за что награда,

А другим того и надо,

    Для чего рожден.

И действительно тем летом

Оправдал себя он в этом...

    Чем же оправдал?

Многих к званию представил,

К плечам головы приставил,

    Сделал с животом.

Кто с душою был чугунной,

Получил галун мишурный

    Просто ни за что.

Старик Пимоныч не льстился,

То на деле отличился,

    Показал пример.

И один сред многолюдства

Показал свое искусство

    В деланье горшков.

Он коренья, разны травы

Давал дворне для поправы,

    Разгильдеевой,

А другой совсем без толка,

Уж не Фрол, а просто Фролка

    Поощрен и тот.

Прежде не было кормовых,

Для семейства сирых вдов

    Он исхлопотал.

За тюрьмою и за пищей

Он следил, ка гривны нищий,

    Спасибо ему.

В службе ввел строгий порядок,

Каждый делал без оглядок,

    Чтоб не приказал.

Но заглянем мы в разрезы,

Где текли ручьями слезы

    В мутную Кару.

В нижнем промысле, как нынче,

Управляющий был в чине,

    Полный капитан.

Капитан имел опору,

В надзирателе в ту пору

    Им Морозов был.

Вот была его ухватка,

С зарей каждой сверх десятка

    Подчивать плетьми.

То винит, что поздно встали,

То, что мало сработали,

    То не так стоят.

От такой его ухватки

Бежал в сопку без оглядки

    Рабочий народ.

На разрезе соберутся,

Слезой горькою зальются

    Лишь примут урки.

Попадет сажень, другая,

Одна галька лишь сливная,

    А урок отдай.

Не берет ни клин, ни молот,

А к тому ж всеобщий голод

    Сделал всех без сил.

Отчего же голодали?

Провиант им выдавали,

    Спросите меня.

Если правда, - но чего?

Целиком кругло зерно,

    Только лишь свистит.

И еще скажу причину,

Ели камень половину,

    Данный в провиант.

Не один же надзиратель

Был к несчастным сострадатель,

    Нашлись и еще.

Борков штейгером считался

И не хуже отличался

    Пашки - палача.

Да и промысла смотритель,

Сказать правду, был мучитель,

    Варвар, право, был.

Он с бичом всегда ходил,

Беспощадно им лупил

    До кого дойдет.

Его звали зверем Рыком,

всякий раз ходил он с криком:

    "Съем я вас живьем!"

Сильно машины гудели,

А толпы людей редели,

    Мерли наповал.

За работою следили,

А в Ключевке положили

    Тысячи больши.

Кто с печали, кто с заботы,

Больше с тягостной работы,

    Вечный им покой!..

Положенья не намыли,

До трех тысяч схоронили,

    Вот были года!

Исполнители угрозов,

Борков штейгер и Морозов,

    Ждали все наград.

Из них первый удавился,

А последний отравился,

    Вот награда им!

Вкрхний промысел в те поры

Там имел переговоры

    С Разгильдеевым.

Кулаков был там смотритель,

Службы тоже исполнитель

    Самый верный был.

Он рабочему собрату

Отпускал ярник в награду

     Завсегда весом.

И вес этот полагался,

Двадцать фунтов доивался,

    И до тридцати.

Уставщик Павел Якимыч

И за штейгера Панфилыч

    Были чисты псы.

Лучшев также забывался,

Часто богом назывался,

    И господь терпел.

Но терпел он лишь до время,

Присобрав таких беремя,

    Должное воздал.

Ходил в присмотре Шабанко,

Что ни день, то и вязанка

    Выйдет батогов.

Крауз был такой же хват,

Говорил: "Хоть меня в ад,

    Я вас допеку!"

И Душечкин туда же,

Делала только, что лишь гаже

    Тем же беднякам.

С кого рубль, полтину взяли

И работу задавали

    В половину тем.

Но хоть пар сейчас из тела,

Им как будто и нет дела,

    Если кто не ласт.

Тем работы работали

Зарывать не успевали

    Мертвые тела.

Всякую ночь к белу рассвету

И с работы, с лазарету

    Убыль велика.

Трупы тел в амбар таскали

И в поленницы там клали

    На обед мышам.

Мыши так их объедали,

Что родня не узнавали,

    Кого проважать.

Да и мертвых уже клали

Ни в гроба, а зарывали

    Просто без гробов.

Сказать еще, что власти

При такой большой напасти

    Спутались совсем.

Мертвых в табель отмечали,

Содержанье назначали,

    А живых долой!

Кузнецов тюрьмы смотритель

На умерших удальцов

    Брал их провиант.

А канальи комиссары

Мертвым, как живым, писали:

    "Выдана даба".

Вдруг награда подоспела,

В наказанье губу съела

    Боль уставщику.

Штейгер отставки добился,

Но от мщенья не укрылся

    Общего судьи.

Ему молотом врасквас

По затылку восемь раз

    Ссыльный отхватил.

А Терентью той порой

Продолбили лоб кайлой,

    Выбрали зубки.

Лучшев был здоров - и что же

Наказал всевышний боже,

    Издох параличом.

Кулакова ж в Каре нет,

Он теперь уж много лет

    Щупает гагар.

И один подлец Фомич

Носит ныне прежний бич,

    Но уж не грозит.

Где ж Шабанко и где Крауз?

Там забились под пакхауз

    От большой беды.

Разгильдеев ослаб духом,

И не гонится за слухом,

    Где, что говорят.

Он одно только мечтает,

Тем себя он оправдает,

    Кого завинит.

Песков мало перемыто,

Но людей много зарыто,

    Этим был смущен.

Но на этот раз явился

Арестант - и объяснился:

    - Я вам помогу.

Я знакомый с чародейством,

И его сильнейшим действом

    Золото найду.

Мне теперь даже известно,

Где скрывается чудесно

    Самородков страсть!

Тут в Каре они под лесом,

Каждый в десять пудов весом,

    Вот то благодать!

Только дайте мне свободу,

И рабочего народу

    Шурф скорей копать.

Но лишь надобно сознаться

С тем, чтоб не ругаться

    Вовсе никому.

Иван дела не заверил,

Арестанту он поверил,

    К делу приступил.

Людей много отрядили,

К ним присмотры нарядили,

    Начали копать.

Но копали цело лето,

Все не то, да все не это,

    Ровно ничего.

Колдун стал от них скрываться,

Как бы, где ему убраться,

    Наконец бежал.

Разгильдеев видит худо,

Провалилось в землю чудо,

    Вот то где беда!

Напоследок ухитрился,

Генералу объяснился

    Не было дождей.

И винит в промывке бога,

Что отнял народу много,

    Сам был в стороне.

А сказать еще ведь к разу,

Тот, другой держали мазу,

    Он оправдан был.

Генерал вместо презренья,

Об нем сделал представление

    Батюшке-царю.

Подполковника чин дали,

И начальником избрали,

    Снова зажил он.

Кому брюхо прежде пучил,

Тех он снова "зикрючил",

    Требовал в завод.

На базаре средь завода

Он собрал толпу народа,

    Избранных своих.

- Я ценил заслуги ваши,

Дал вам пить из полной чаши, - 

    Он им говорил.

- Вы упились и забыли,

Кто вам жизнь дал, кем вы жили,

    Стройтесь же в ряды.

Тут огнище раскладали,

И цирульники срывали

    С бедных галуны.

Не решил тем наказанье,

Он назначил их к изгнанью

    В разные места.

Еще многое тут было,

Извините, слабнет сила,

    Дайте отдохнуть.

Отдохнув писать решился,

Но на чем остановился,

    Право позабыл.

Похороним же былое,

Время мрачное и злое,

    Скажем, как живем.

Сжалясь бог над угнетеньем,

Он за слезы утешеньем

    Деймана послал.

Он прошедшее все злое

Переделал на благое,

    Нову жизнь нам дал.

Все нерчинские заводы

Дождались хороши годы,

    Зажили опять.

Что Петровский или Усолье,

На Каре стало раздолье

    Небывалое.

Там счастлив стал каждый житель,

Где Иосса управитель,

    А он на Каре.

С ним герой неколебимый,

Шестаков всеми любимый,

    Что за господа!

По наружности не судят,

Если кто, чего заслужит,

    То и получай.

По работам ввел порядок,

Не берет уж присмотр взяток,

    Как бывало встарь.

Уставщик будто стыдиться,

И понудить кто ленится,

    Не смеет взыскать.

Не имей уж ту заботу,

Чтобы в праздник на работу

    Кто тебя послал.

Кандалов и в самом лете

Не положено по смете

    Содержащимся.

Плеть лежит не шевелиться,

Палач взять ее стыдится.

    То-то блажь, не жизнь.

Но нельзя же без угрозы,

Для острастки есть же лозы,

    Но уже без форм.

Происм мы: творец всесильный,

Не лишай нас жизни дивной,

Дейхмана храни...

Где ж теперь Иван Великой,

Он в пустыне мрачной, дикой

    Кается в грехах!..